Образы Русского Севера

Татьяна Юшманова — художник Русского Севера, своего рода летописец этой земли, сказочно прекрасной, богатой, суровой; земли, на которой сложился особый тип русского человека — помор, на которой расцвела уникальная культура; земли, в настоящее время заброшенной, забытой многими своими уроженцами…

На полотнах Татьяны — северные деревни, их деревянные храмы и погосты, леса, дороги, Белое море, его гранитные скалы и пляжи, выброшенные на берег бревна и поклонные кресты. И, конечно, люди Русского Севера — галерея поразительных, незабываемых портретов.

Но Татьяна не только пишет Русский Север — вместе со своим супругом, протоиереем Алексием Яковлевым, вместе с волонтерами проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера» она реально участвует в его спасении.

Татьяна Юшманова — выпускница Российской Академии Живописи, Ваяния и Зодчества, где окончила мастерскую исторической живописи под руководством Ильи Глазунова. Она — участник многих выставок, ее работы находятся в частных коллекциях и галереях многих стран мира, и, полагаю, многим людям на Земле именно они открыли Русское Поморье. А еще наша собеседница — мама троих детей: старшему — десять лет, младшей на момент нашего разговора — два месяца…

Но все же первый вопрос я задала Татьяне как живописцу.

— С чем связан Ваш профессиональный и творческий выбор — традиционная реалистическая портретная и пейзажная живопись? Почему не авангард, не «актуальное искусство»?

— Выбора, как такового, для меня не было — я ничего другого не искала никогда: как чувствовала, так и писала. Реалистическая живопись — высшая форма в искусстве, потому что она наиболее приближена к замыслу Творца. Творцом в человека вложено стремление к красоте. Мироощущение человека веками было гармоничным и естественным. И это ощущение гармонии люди передавали из поколения в поколение языком искусства. Каждое поколение привносило что-то свое, но это был естественный, органичный процесс. Поэтому живописцы начала XIX века чувствовали связь с мастерами эпохи Возрождения, а те видели себя продолжателями античных мастеров. Так же и в иконописи, и в других видах искусства. Это была связь поколений, связь культур. А то, что происходит в искусстве начиная с конца XIX века по время нынешнее, — это уже вызов традиции, бунт. Все родившиеся тогда «…измы» разрушают самую суть творчества как сотворчества Творцу. Не созидают, а именно разрушают. Люди полагают, что могут создать что-то свое, альтернативное Богу, без Бога, но это всегда обречено на неудачу. Принцип свободы направлений в искусстве, который провозглашается в наше время, на самом деле противоречит духу искусства. Так называемое альтернативное искусство одинаково во всем мире, поскольку лишено связей с национальной культурой. И это уже сознательное богоборчество.

Художник-реалист не копирует природу, не подражает ей, он пишет через призму своей души, своего сердца, опыта, размышлений, вкладывая всего себя в создаваемый образ, и его работа находит отклик, затрагивает сокровенное в сердцах зрителей. И никогда не будет этого живого отклика ни на один «черный квадрат», какая бы ни присутствовала там философская подоплека; не будет радости сопереживания, общего с художником чувства, заставляющего нас замирать перед картиной. И, мне кажется, искусство заканчивается там, где иссякает этот трепет.

— Вы ведь коренная москвичка; а как вошел в Вашу жизнь Русский Север?

— Для меня самой это загадка и удивление. Меня с детства тянуло именно на Север, а почему именно туда — я не могла понять. Читая книги о Севере, северные сказки, былины, видя на фотографиях и картинах эту суровую природу, я замирала и трепетала, я чувствовала: вот это — мое. В семнадцать лет, впервые оказавшись в Поморье, я сразу поняла, что я дома, что вот к этому и стремилась моя душа. И это чувство — «я дома» — я испытываю на Севере всегда. Я стала много путешествовать, и чем дальше от Москвы я забиралась, тем больше это приносило мне радости. В глухих деревнях и старинных поморских селах я находила то, что здесь, в городах, практически уже искоренено глобализацией. Там, на Севере, все связано, все гармонично: пейзаж, архитектура, человек, семья. Там еще можно увидеть осколки прошлого, уходящую Россию.

Места там сказочные, чистые, удивительно вольные, красота необыкновенная. Древние деревянные храмы, двух- и трехэтажные дома-дворцы, украшенные резьбой и деревянными конями. А какие люди удивительные! И чем дальше от городов, тем лучше. На Севере не было крепостного права, не знал он и монгольского ига. Помимо природы, еще и это сформировало северный характер. Тяжелые условия жизни воспитывали стойкость, смелость, достоинство, терпение, гостеприимство и отзывчивость. Удивительная природа помогла развитию чуткой к искусству, творческой народной души. Это нашло выражение в потрясающем, не имеющем аналогов в мире деревянном зодчестве, в поэтическом слове, в народном костюме. Неслучайно Русский Север вдохновил множество выдающихся людей.

У меня была некоторая подготовка к встрече с Севером, потому что, когда мне было десять лет, родители купили дом на севере Ярославской области, в крохотной деревушке, состоящей из семи домов, и в них жили в основном старики. И я дружила с ними, мне было с ними интереснее, чем с ровесниками. Их опыт, тяжелые судьбы и при том очень светлое отношение к жизни — это вошло в меня еще в детстве. Мне очень дорого это уходящее поколение, которому мы все обязаны. Тяжело видеть, как разрушается и умирает деревня, уходит безвозвратно. И именно об этом в своих работах я хочу рассказать: о стариках, которые отказываются покинуть заросшие бурьяном, гибнущие деревни, потому что здесь у них родной дом и родные могилки. О людях, которые прошли войну, которые, не жалея себя, всю жизнь работали для своей страны, для будущего, то есть для нас, а теперь доживают, никому не нужные, среди руин своего мира — и не озлобились.

Северяне — особые люди. Они полны достоинства; они очень радушны и гостеприимны, но открываются не сразу и не перед всяким человеком. А уж если они впустили тебя в свое сердце, то это великая радость и бесценный опыт. У меня там были особенные встречи — подарки от Бога, так я считаю, — встречи, которые изменяли направление моей жизни, становились для меня поворотными вехами.

Одна такая встреча случилась на берегу Белого моря, в глухой северной деревне Ворзогоры, куда я попала всего лишь на один день. Это были годы, когда все вокруг разрушалось и повсюду приходилось видеть лишь заброшенные деревни, разрушенные церкви, зарастающие поля — нигде не было видно никакого созидания. И вдруг я слышу на колокольне деревянного Никольского храма стук топора. Поднялась, а там дедушка и двое подростков с ним — чинят купол колокольни. Меня это очень удивило, и мы разговорились с этим дедушкой — Александром Порфирьевичем Слепининым. Он мне сказал: «Спустись, ступай к моей бабушке, она тебя чаем напоит». Показал дом сверху. И я пошла, и вошла в дом, потом и он подошел, мы посидели за чашкой чая… Незнакомые люди, но с каким радушием они меня приняли — девчонку, неизвестно откуда и непонятно зачем приехавшую… Я попросила у них номер телефона. Прошло два года, я продолжала путешествовать, вышла замуж… Но сколько бы ни было потом в моей жизни чудесных красивых мест, удивительных встреч, эти люди из поморской деревни Ворзогоры не выходили у меня из головы. И через два года я им позвонила. И они меня сразу узнали. И я попросилась к ним приехать — писать этюды. И когда я добралась, наконец, до Ворзогор, когда я с кучей холстов, этюдником и тяжеленным рюкзаком вошла в дом Слепининых, я поняла, что я дома: так радушно, так естественно они меня встретили. И вот уже 15 лет, как мы с ними — роднее родного, и все наши с батюшкой родные приняли их, и они приняли всех.

Пример дедушки Саши и его супруги вдохновил нас. Мы стали посильно помогать им средствами на дальнейший ремонт храмового комплекса, привлекая друзей и знакомых. Там, на отремонтированной колокольне, и возникла у нас идея законсервировать, а по мере возможности и отреставрировать все северные храмы и часовни. Так возник проект «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Удивителен Промысл Божий. Дедушка из далекой поморской деревни, благодаря своему неравнодушию, стал вдохновителем нашего движения, и за 12 лет обследовано 360 храмов, в 146 из них проведены противоаварийные работы. (Никольский храм в Ворзогорах, в свое время разрушавшийся, полностью восстановлен волонтерами «Общего дела». — Прим. М. Б. )

— А как Вы представляете себе завтрашний день Русского Севера? Есть ли он вообще? Кто придет в возрожденные вами храмы через тридцать-сорок лет? Уныние Вас не одолевает?

— Это вопрос веры и доверия к Богу. Проект «Общее дело» существует вопреки. Мы пытаемся помочь храмам, которые никому не нужны, которые разрушаются — где-то в лесах, в брошенных деревнях, из которых все уезжают… Со сколько-нибудь рациональной точки зрения это ведь совершенно бессмысленное и проигрышное дело. Однако Проект с каждым годом набирает силу, людей к нам примыкает все больше, и мы чувствуем, что это — созидание и что мы оказались всего лишь звеном в какой-то нужной Богу цепочке.

Чувство полной заброшенности, безнадежности, гибели было у меня, пока я путешествовала по Северу только как художник. К сожалению, государственная политика ведет к гибели русской деревни, и она, конечно, не возродится уже в том традиционном виде, в котором жила веками. Но, если бы возрождение храмов действительно никому не было бы нужно, Господь не помогал бы нам. Храмы — это те центры, вокруг которых всегда сосредотачивалась жизнь. Если столько людей откликается, значит, это нужно и Северу, и нам. Для нас, для добровольцев «Общего дела» возрождение храмов — созидание и наших душ. Поэтому мы верим: не умрут деревни, особенно те, в которых есть храмы. Конечно, сельская жизнь какие-то другие формы приобретет. Сейчас приходится делать ставку на туризм. Все больше людей приезжают на Север, открывают для себя его красоту. И, когда общаешься с этими туристами, видишь: это не те люди, которым лишь бы выпить и закусить. Нет, это люди, которым действительно нужна Родина, и они хотят о ней знать. Радует, что в северной глубинке появились гостевые дома.

Некоторые люди возвращаются в родные села из городов. Многие покупают дома, чтобы проводить среди северной природы лето, отпуск. В поморских селах есть старики, которые не хотят уезжать, и молодые люди есть, которые хотели бы жить на родной земле: но работы нет, поддержки нет, поэтому они вынуждены уезжать. И все-таки люди там живут и, мне кажется, всегда будут жить.

Мы с мужем тоже купили дом в Ворзогорах и с радостью жили бы там с детьми круглый год. Нам там гораздо лучше, чем в Москве, потому что это — гармоничная, правильная жизнь, это то правильное развитие, которого дети в городе лишены. Но опять же — нет ни школы, ни больницы, ни дороги.

— Вы происходите из потомственной научной семьи, из среды математиков и физиков; а как Вы обрели веру, пришли в Церковь?

— В моем детстве вера и Церковь отсутствовали, никаких разговоров на эту тему у нас в семье не было, но у меня была какая-то безотчетная тяга — я хотела креститься. В детстве я мастерила себе крестики из фольги и носила их тайком. Потом, когда уже подросла, когда мне пришлось серьезно обсуждать этот вопрос с родителями, они не запрещали, не отговаривали меня, нет, но они говорили мне, что это очень серьезный, ответственный шаг; что креститься означает войти в Церковь, принять ее до конца, жить жизнью Церкви со всеми ее трудностями; что креститься означает сделать выбор навсегда.

— То есть они, будучи людьми, казалось бы, неверующими, понимали то, чего и сегодня не понимают многие люди, приходящие в церковь креститься…

— Да, и это действовало, наверное, потому что пойти креститься «просто так» я не могла: хотелось подойти к таинству обдуманно и глубоко, подготовиться к нему по возможности.

Крестилась я в 18 лет на Валааме, когда приехала туда писать этюды. С этого момента мой путь к Богу стал сознательным. Крестил меня в Онежском озере не монах, а «белый» священник, отец Алексий, и ровно через два года я вдруг увидела его в церкви той самой деревни на севере Ярославской области, где мои родители купили дом. Он стал настоятелем сельского храма. Такой вот удивительный поворот. Впоследствии члены моей семьи также приняли Крещение.

— А Ваш супруг на момент знакомства был уже верующим, воцерковленным человеком?

— Да, он учился в Духовной академии. Он тоже из невоцерковленной семьи, но крещен в младенчестве, и, будучи старшеклассником, познакомился со схииеродиаконом Николаем (Лагздиным), который стал для него близким другом и духовным отцом. Это был удивительный человек, прошедший войну, немецкий концлагерь и Колыму. По отцу он был латвийский барон Корф, а мать его — русская дворянка.

С будущим супругом мы познакомились в Знаменском соборе, что возле Красной площади на Варварке. Я была прихожанкой этого храма, потому что там служил отец Ярослав Шипов, который читал у нас в Академии Живописи курс Закона Божия; мы с ним очень подружились, сроднились, и он стал моим духовником. А будущий отец Алексий в то время дважды в неделю произносил в Знаменском соборе проповеди.

…Когда у женщины на руках двухмесячный ребенок, с ней не будешь говорить долго, но и краткого разговора с Татьяной Юшмановой мне вполне хватило, чтобы понять: счастливые люди счастливы не потому, что им сказочно повезло, а потому, что они идут верной дорогой. А верная дорога — это та, на которой навигатором служит сердце. И это всегда дорога созидания, а созидание есть победа над унынием.

А сейчас всмотримся в работы художника, в образы Русского Севера.

  Журнал "Православие и современность", № 44 (60)