Скорбь и радость

На кладбище в этот день традиционно совершается панихида по всем нашим землякам, пострадавшим в эпоху репрессий: расстрелянным, умершим в тюрьмах, на этапах, в лагерях и ссылках… Выжившим, вернувшимся и ушедшим уже потом. Мы поминаем как тех, чьи имена нам известны, так и тех, чьи имена ведает только Бог. Но список известных — синодик — из года в год подрастает. Сейчас в нем уже 1419 имен, за этот год прибавилось 11: три иерея, иеромонах, схимонахиня, инокиня, диакон, чтец и трое мирян.

А ведь совсем недавно, полтора-два десятка лет назад, мы вообще ничего ни о ком из ныне поминаемых подвижников не знали. Колоссальный пласт информации о саратовских мучениках и исповедниках веры — результат бескорыстного, подвижнического труда наших с вами земляков и современников: председателя епархиальной комиссии по канонизации подвижников благочестия протоиерея Кирилла Краснощекова, секретаря этой комиссии иерея Максима Плякина, церковных краеведов-энтузиастов Валерия Теплова и Евгения Лебедева… И многих еще людей: членов православного исторического общества «Возрождение», которым руководит Евгений Леонидович Лебедев, волонтеров проекта «Имя твое сквозь века» во главе со священником Кириллом Петровичем, руководителем историко-архивного отдела епархии, — они разыскивают и восстанавливают старые заброшенные могилы на Воскресенском кладбище.

Благодаря всем этим людям мы сегодня молимся нашим саратовским святым. Благодаря им не порвалась связь времен, не затерялся конец ниточки во тьме забвения. Нельзя не удивляться: как много им удалось сделать — помимо основной работы или служения, при множестве иных епархиальных послушаний, при необходимости заботиться о семьях. Они просто не согласились забыть наше с вами прошлое и стали — шаг за шагом, находка за находкой — возвращать его нам сегодняшним. А оно очень нам нужно — для духовной нашей самоидентификации, для того, чтобы мы почувствовали себя русскими православными христианами и жили хоть сколько-нибудь соответствующе. «Когда я хожу по русской земле, я хожу по антиминсу», — так сказал мне один православный американец. Наша Церковь — мученица, а наша земля — святыня. А чтобы это почувствовать, надо посетить панихиду на Воскресенском кладбище.

Мы собираемся у могилы епископа Вениамина (Милова), почитаемой саратовцами со дня его земной кончины, с августа 1955 года. Владыка Вениамин пронес доверие и благодарность Богу за все — именно за все — через тюрьмы, лагеря, голодные ссылки. Неподалеку лежит другой страдалец — архиепископ Досифей (Протопопов, 1866–1942). «Тюрьма, этап и ссылка не поколебали меня в моем исповедании истины Христовой, — писал он архимандриту Евфимию, служившему в Крестовой церкви архиерейского дома. — Благодарю Господа Бога за Его милость ко мне, грешному. Да, действительно, в сидении в заключении, в этапе и в ссылке великая милость Божия». А вот владыка Гурий (Егоров), саратовский правящий архиерей в 1953–54 годах, похоронен далеко, в Симферополе, рядом со святителем Лукой (Войно-Ясенецким). Но в его письмах и дневниках мы находим то же — смирение, терпение и непостижимую для неверующих благодарность Богу за испытания.

Панихиду на этот раз совершают упомянутый выше отец Максим Плякин и отец Кирилл Петрович, а также настоятель недавно построенного храма новомучеников и исповедников Саратовских отец Андрей Солодко. Прочитать вслух втроем почти полторы тысячи имен — тяжело и очень долго, потому читаем параллельно: нам тоже раздают листочки с именами. Мне достаются иереи, начиная с буквы А и заканчивая буквой Л. И вот что поражает: одних только священников, носящих имя Василий, в моей части списка — 29 человек. Двадцать девять отцов Василиев, обычных русских батюшек, претерпевших за Христа великие муки. Отцов Александров — 22, отцов Владимиров — 25. Ну а Иоаннов я просто не успела сосчитать…

Напоминаю, что список далеко не полный, и еще не один год нам его пополнять.

В синодике нет канонизированных святых: за них уже не молятся — молятся им. Можно предположить, что люди в синодике разные — с разным, так сказать, запасом нравственной прочности. Но, если и надломился, если и проявил некую слабость человек, это ничуть не умаляет нашей молитвы; напротив — согрешившим, не выдержавшим до конца она особенно нужна, да и можем ли мы их судить… Мы можем лишь восхищаться теми, кто прошел крестный путь безупречно. Как, например, протоиерей Владимир Воробьев, который в свое время служил здесь, на этом кладбище, в Воскресенской церкви — сейчас на ее месте мемориал Николая Чернышевского, а потом был настоятелем Духосошественской церкви, преподавал в семинарии, считался одним из самых ярких проповедников и миссионеров Саратова. А после революции его жизнь — и жизнь его семьи — превратилась в нескончаемое хождение по мукам: за каждым глотком свободы следовал новый арест. «Никакие силы не погубят Церковь», — сказал этот изможденный пас­тырь на последнем в его жизни допросе. И был расстрелян — в числе семи человек: вместе с ним было еще пять православных священников (все были арестованы в ссылке, в Казахстане) и один баптист, тоже ссыльный.

Подвиг страдальца за веру, как правило, тихий, неприметный, без героического пафоса, без вызова, без демонстрации. Мужество требовалось не на подпольную борьбу, не на пламенные заявления, а на то, чтобы всю долгую ночь допроса упорно повторять: «Никаких антисоветских разговоров я ни с кем не вел… Никакой контрреволюционной агитацией не занимался, занимался только церковным служением…». Повторять, чувствуя полную свою беззащитность, зная, что с тобой сейчас все что угодно могут сделать. Как отец Николай Алексеевский, который 25 лет служил в селе Пристанном, в тамошней Преоб­раженской церкви, которого все там прекрасно знали… И не нашли чекисты в Пристанном свидетелей, которые подтвердили бы его «контрреволюционную деятельность», — пришлось им самим сочинить показания за местного жителя, которого даже не допрашивали. Отец Николай был расстрелян в октябре 1937 года.

А вот история двух женщин из мордовского села Оркино — ныне Петровский район: Агафьи Кривоноговой и Елены Мигачевой. Обеим было под шестьдесят. Обе с юности жили в монастыре, а когда советская власть монастырь закрыла, вернулись в родное село. Обе расстреляны — за что же? «Справляли в частных домах религиозные обряды и тем самым разлагали дисциплину в колхозе…»

Страшная трагедия, великая скорбь… А отчего же радость?

Эту же радость мы будем испытывать в день Воздвижения Честного и Живо­творящего Креста Господня. Смерть на Кресте — крайняя жестокость и запредельное страдание, но добровольною Жертвою Сына Божия Крест стал для нас дверью в жизнь вечную, свидетельством любви Божией к человеку — до конца (Ин. 13 , 1). Та великая жертва, которую принесли люди Русской Церкви в ХХ веке, открыла для нас дверь ко Христу — дверь, которую власть запирала на все возможные замки и запечатывала всеми печатями. Вот что сказал после панихиды иерей Максим Плякин:

— То, что мы с вами сегодня имеем возможность прийти на их могилы — не боясь, не скрываясь, то, что мы исповедуем веру нашу, не боясь, что нас отчислят из университета или выгонят с работы, было бы невозможно без того, что претерпели наши мученики и исповедники. Цена нашей сегодняшней свободы — их страдания, их жизни. Поэтому наш святой долг сегодня — помнить их имена, молиться и трудиться ради того, чтобы подвиг их не был забыт. Иначе все, что было тогда, может повториться.

Газета «Православная вера», № 17 (709), сентябрь 2022 г.